ОБЪЕДИНЕННАЯ
КОММУНИСТИЧЕСКАЯ
ПАРТИЯ

• Как вступить в ОКП
• Контактная информация
• Общая информация

О классовой войне сигнализирует каждая вручённая премия

Дмитрий ЧЁРНЫЙ – поэт, писатель, музыкант, журналист.

Участник рок-групп «Отход», «Эшелон», «Банда Махоркина», проекта «1991».

Публиковался в газетах «Выход есть», «Советская Россия», «Независимое обозрение», «Независимая газета – Ex libris», в «Литературной газете». С 2004 года в интернет-журналистике, публиковался на сайтах Правда-info, Коммунист.ру. В настоящее время – редактор открытой электронной газеты ФОРУМ.мск.

Имеет авторскую страницу на Национальном сервере современной поэзии Стихи.ру. Автор вышедшего в 2008-м году  романа-эпопеи «Поэма Столицы». Первые две части романа попали в лонглист «Национального бестселлера». Лауреат еженедельника «Литературная Россия» за 2010 год: «За самый мощный дебют».

Был активистом Союза коммунистической молодежи (СКМ – 2002-2003 секретарь по идеологии первички ЦАО). Член ОКП со дня создания партии в марте 2014 года. 

Сегодня шеф-редатор сайта UCP.SU Кирилл Васильев беседует с Дмитрием о левом взгляде на исскусство.

Публикуем первую часть беседы.  

Идейность должна настигать объективно и бесповоротно

— Дим, сразу с места в карьер: насколько присутствие идейности обязательно для искусства?

— Попробую спросить у одного начинающего поэта, дозвонившись ему в 1996-й год. Вот, кажется, мы застали его как раз в момент сватовства подборки верлибров в журнал «Вавилон», главный редактор которого поныне образцовый антикоммунист и антисоветчик, Дима Кузьмин его зовут. И Дима, вздыхая, берёт один – там действительно, кроме упоминания Хэмингуэя, никаких признаков идейного плана. Чистый Абай – из тамбура поезда «Себеж-Москва». Я ведь был достаточно долго для того, чтоб самокритично это оценить, «политически не ангажированным». Погрузившись в плоскость урбанистического созерцания, улавливал некие сигналы зрительного поля, среди которых, конечно же, были и посеянные Эпохой. Просто старт был «низким» (то есть для того, чтоб серьёзно писать стихи – 27 лет это уже достаточно много и стартовать надо резче) – взлёт, однако, был медлительным, постепенным. Но уже вторая книга стихов 2000-го года была встречена тем же самым издателем в штыки, поскольку из города там полезла… революция. Выходит, что перефразируя трюизм о политике – если ты занимаешься городом, то и город вскоре займётся тобой, из барельефов на откровенный разговор вышагнут смыслы. Ибо «имеющий уши – услышит», а в том-то и искусство вообще, чтобы прежнее расслышать для чёткости звучания дальнейшего. На это уходят пятилетки.

Идейность обязательна, просто она, являясь только побудителем, может самой же собою и остаться, не требуя усложнений и повествований. Я же сторонник той идейности, которая не causa sui, но causa finalis: настигает не как листовка (кстати, этот жанр в СКМ с 2000-го я тоже осваивал прилежно и презентация второго сборника там же, в райкоме, проходила – и понимающих глаз было побольше, чем в литсалонах), а уже как революция, то есть объективно и бесповоротно. Был ли Достоевский в период «Униженных и оскорблённых» близок к революционной демократии? Да, ещё как был. Был ли Достоевский, перекорёженный, умопомрачённый покаравшим петрашевцев царизмом, крайним реакционером, когда писал «Бесов»? Конечно же, был. Человек-то один, а идейностей – сколько в нём поместилось! Вот именно поэтому Сталин пригвоздил его кратчайшей и точнейшей характеристикой – «вэликий писатель и вэликий реакционер».      

Элитаризмом отравлено всё

— Искусство должно служить людям или художнику? Или это надуманная дихотомия? Хотелось бы услышать от тебя несколько слов о проблемах «элитарности» и «народности» в искусстве.

— Помню разговор с Иваном Барановым (первым вокалистом Эшелона, на фото - прим. ред.) в бытность его уже не троцкистом, но ещё не православным, у меня на кухне – он брезгливо так помусолил фразу «искусство принадлежит народу», иронически срифмовал как «искусство принадлежит заводам», «принадлежит парткомам», в общем довёл быстренько до абсурда и… как раз вышел на противоположную логическую крайность, хоть её и постеснялся высказать. Искусство творимо элитой… А куда же деться? Если ты не признаёшь себя равным тем заводским или сельским, кто может озадачить или даже партийный наказ влепить поперёк твоих достижений или созерцаний, то ничего не остаётся, как плебеем подползти и лизать хромовые сапоги Гумилёвым, господам офицерам от искусства – ведь господа-то как умели! «Как свежи были розы»… Но это розы салонные, привыкшие к зимним садам – и они неистово начинают колоться, попадая в руки масс. Так и случилось в период перестройки-покаяния, это был именно переворот (пытаюсь его анализировать в романе, который сейчас заканчиваю) интеллигенции, имевшей сугубо советское происхождение и воспитание – с ног революционного, взрастившего её пролетариата на голову свергнутой пролетариатом в 1917-м элиты. И тут-то оказалось, что меньшинство, а не большинство право – и далее по принципу домино повалилась вся прежняя логика, являя «рубашку», которая ближе к телу личности, но никак не коллектива. Диалектический материализм, трудоёмкий и требовательный, коллективно-распределённый, отвернулся от общественного сознания, а самый махровый идеализм был рад принять оное в объятия сразу всех эмиграций, пароходных философий, православий, ну, и в конечном итоге белофашизма Ивана Ильина, косточки которого не даром на свои последние личные гроши перезахоронил в советскую землю гарант ельцинской конституции.

Ассортимент-то накопился – главное было тогда (не кому-то извне, а ищущему правды мэнээсу) сковырнуть в собственной башке общий знаменатель, «государственную идеологию» (которая была гораздо шире и «горизонтальнее» такого определения), а уж далее-то выбор разрастался. Потеряв объяснительный принцип, потеряли в итоге родину – не как механическую сумму республик, а именно как слаженный интернациональный механизм, работающий на общее, бесклассовое будущее. И оценивать это как сугубо «русскую трагедию» - это тоже случай слепого элитаризма, как и оценивать Серебряный век (название уже пошлое, но что поделаешь – прижилось) только по «умученным поэтам»: по аристократической и пустоватой Ахматовой, нагло ненавидящей «грядущего хама» Гиппиус, не хотел бы продолжать список…

Эти «Бурбоны русской поэзии», вернувшись на книжные лотки 90-х, наделали гораздо больше разрушений (причём, уже не в умах, а через целеполагание «прозревших» в окружающем мире), чем могла бы атомная бомба – но что поделаешь, плебисцит же! Выбор народа свят, даже если этот народ решил по-вавилонски рассеяться и усечь, рассечь единый язык на множество наречий. Мы, поколение наше безмятежное, были свидетелями исторически уникального обвала, старта социального регресса именно там, где прежде находился авангард социального прогресса. И рухнув, СССР не себе закрыл шлагбаум в светлое будущее, а всему миру, на десятилетия, вот что ужасно и пока никем не описано, не затронуто. Не войну цивилизаций, а единого мира трагедию надо видеть в контрреволюции нашей. Ведь даже подведение итогов социалистического века с позиций «национальных интересов» или национальной культуры - уже итог фрагментированности, микроидентичности, национал-редукции, классового примирения. Да, элитарность восторжествовала – ведь даже полетарские по сути поэты и писатели варятся в соках литературной буржуазии, им негде взять чистой «воды кипячёной», с которой дружил «враг воды сырой». Элитаризмом (контрапунктно срифмованным с «тоталитаризмом») отравлено всё – особенно «премиальное сообщество». Там, например, сказанное мной выше о двух поэтессах – волчий билет. Впрочем, их обидки нам - как орден!    

Не дорастет капитализм до социализма без революции     

— Можно ли говорить о наличии разных идейных оттенков, спектров в современном российском искусстве?

— А как же! Гражданская война, хоть и придавленная разными государственными мерами – от расстрела ВС РСФСР в 1993-м до аварийно-нефтяной «стабильности», - не прекращается, она тормозится или ускоряется, идёт явно или скрытно, но идёт. Война идей, война будущих, классовая война – да, о ней сигнализирует каждая вручённая премия, каждый поворот головы литературного сообщества в сторону той или иной новости. Вот, скажем, вручается премия «Нос» Алексею Цветкову, некогда «младшему», а теперь, как и я, с проседью (ровесники). Так это же нос с ножками, с длинными ногами олигарха Прохорова, чего никто и не скрывает! Вот и спрашивай после этого – чего общего у либералов с анархистами и почему анархизм это буржуазность, вывернутая наизнанку (причём, «зелёное», долларовое нутро её может показаться чёрным, но уж никак не красным). Цветков – знай, с вдохновением фантаста пелевинского толка дубасит в барабаны «левого радикализма», почему-то сея дезу, что он пропагандист марксизма… Помню презентацию его художественной брошюрки «ТНЕ» (это были ещё годы брошюрок), которая проходила в «Библио-глобусе». Там о Марксе как-то и не вспоминалось, а о Фрейде и Лакане – да. «Навязывать свою болезнь читателю, симулировать» - вот такой «марксизм» вылетал из уст нынешнего «носатого». Война идей? А как же! Надо отдать должное дипломатичности либералов: они награждают то, что им безопасно как жрецам при капитале, что не пошатнёт иерархии, сложившейся после контрреволюции. Нос, выпускающий пар социального недовольства из-под высокого лба интеллигенции – честный символ. Не за роман или какое-то цельное высказывание награждают – а по совокупности, «за многолетнее сотрудничество» (которого премиант и не скрывал никогда).

Что ещё вспоминается из идейно оттеночного, с яркой маркировкой за последние годы? На вскидку – пара. Некто и вовсе потом канувший в забытье О.Лукошин с романом как бы марксистского толка, с оригинальным названием «Капитализм» (шорт-лист «Национального бестселлера» 2011-го года). На нём даже попытался наживаться такой безошибочный монополист книжного рынка как АСТ, но что-то «не попёрло». А ведь был замысел продолжить этот вульгарный почин романом «Социализм», кажется. Но не дорос капитализм сам до социализма без революции… Рынок далёк от самокритики даже в самой отвлечённо-литературной форме. Потом (что знаменовало очередной виток реакции и, как выразилась Дуня Чубайс, звериного либерализма) возник «в шортах» всё той же премии роман «Русский садизм» (2012). Это, пожалуй, самое дно антисоветской переоценки истории. С такими «зашкварами», никак не обременёнными связью с фактической основой, что убоялся бы и Хичкок… Под русским садизмом понимается, в особенности, ранне-советский период истории. Красный террор с полностью выдернутой из контекста цельностью, как в одном перестроечном фильме – просто убивают чтобы убивать, расстреливают в подвале голых тёть дяди-чекисты, у начальника которых жена девственница (врача-еврея, это сообщающего, расстреливают тоже), потому что «пришла разнарядка». То есть это даже не Солженицын (вдохновенно, лично-озлобленно привиравший, но от фактов всё же старавшийся не отстраняться) с его «Красным колесом», это просто хоррор с кровавыми комиссарами в костной пыли на шлемах. Образ беру не с потолка – у нацистов, но только у нацистов, в лагерях были именно костомолки, превращавшие людей в удобрения, такая костомолка выставлена в киевском музее-мемориале под Родиной-матерью. Однако буржуазия оценила и этот «деликатес» – деньгой и признанием. Она-то прекрасно знает и просчитывает закономерности, связи вращения в обществе определённых дезинтегрирующих идей и продолжения получения своих прибылей…            

Искусство-мазохизм – это как индивидуальный терроризм в политике

— Левое, коммунистическое, пролетарское – это далеко не всегда одно и то же в политике. А как в искусстве?

— Далеко за примерами не отправлюсь, вспомню прозу того, на чьём стуле в данный момент сижу. Вот классик нового реализма Роман Сенчин – это пролетарское, качественно и искренне пролетарское, если брать его «Московские тени» или сборник рассказов «День без числа» (2006 год, в переиздании ЭКСМО – «Последний эшелон»), но нисколько не коммунистическое и даже не левое. Рассказ оттуда «Сегодня как завтра» (1997) я бы ставил в школьные учебники как эталон производственной прозы. Но там нет и намёка на политические выводы: просто тяжёлая жизнь подённого рабочего, «выпекающего» панели для строительства домов (конвейер хрущобного поколения). Хотя там же, в одном, образцово кратком рассказе 1996-го года «Праздник», у него есть анархизм (причём, от своего имени, что редко) ещё первого издания, перестроечного – такой наивненький, субъективно-идеалистский, летовский, который «для одного». Левизна? Да – но не «левое». Даже тут есть разница. В качестве левого – но уже не в литературе, а в «современном искусстве» можно уверенно упомянуть Павленского, верного продолжателя дела Олега Кулика и Александра Бренера, в начале 90-х голышмя кидавшихся на лобовые стёкла ещё «жигулёнков». Но это точно такое же левое, как и у Цветкова, начинающееся вроде бы именно с социальной рефлексии, с протеста, но упёртое в индивида, а потому в рамках сложившейся иерархии – буржуазное, никого ни к чему не побуждающее.

Искусство-мазохизм – это как индивидуальный терроризм в политике. На старте левый, а на финише пробуржуазный. Он доказывает не только право буржуазного государства подавлять протест, но и его моральное превосходство. Батюшки вон – святой воды не жалеют на то, чтоб традиционную семью охранить от тлетворного воздействия Чехова, Бунина и Куприна, а этот (Павленский) мошонку свою к святому месту прибил, а потом ещё двери ФСБ поджёг! В государстве-мутанте, с правящим классом, мутировавшим из защитников соцсобственности в её приватизаторов, ФСБ и РПЦ – лишь два соседних «министерства». Поэтому необходимость «духовных скреп» на фоне отчаяния акционизма, тоже исходно левого, обретает такие солидные очертания. Такое левое, провокационное и одиночное – в обстановке бессилия низов и реакции действует как катализатор. От этой провокации выигрывает только буржуазия, родная и зарубежная, располюсовываясь, но оставаясь при своих прибылях. Оценим итоги деятельности тех же «Пуссек»: мы ведь их поддержали сперва в их воинствующем антиклерикализме, но что вышло после их выхода из тюрьмы? Вышел тур по США, гластонберийский «антиреспубликанский» экшн (небесплатный), завзятый вербальный либерализм. То есть это просто «карма» оторванных от масс «левых элитариев» – прибиться к буржуям, в данном случае заморским. И ведь ошибка-то тут базовая, в мировоззрении, которое у анархиста и либерала едино в плане непонимания механизма обеспечения свобод. Вот тот же ваш ленинградец Курылёв поёт о том, что истинная, предельная свобода не имеет цены – да это же дешёвый самообман! Вдобавок – возвышенно тиражируемый в виде песен.

В современном обществе не бывает вообще свобод индивидуальных. Всё и всегда обеспечивает коллектив! Идеологическое бегство из социализма начиналось со слогана «мы не винтики». Ну, теперь вы – ржавчина у подножья остановленной «тоталитарной машины». Всякая свобода (даже в узком понимании свободы выбора) есть результат слаженной работы общества и при этом диалектическое проявление его классовой, то есть несправедливой природы. Вкалывает шахтёр – балдеет с айпэдом хипстер. Остановятся электростанции – хипстер станет тотчас бомжом или в лучшем случае фермером (в рамках буржуазных «возможностей»), будет педалями себе накручивать свет, а детишкам – на айпэды энергию. И бытие тотчас определит сознание! И либеральную плесень с мозгов сдует вмиг. Гигантские электростанции из ленинского и сталинского прошлого ГОЭЛРО и строек коммунизма обеспечивают энергией нынешнюю деградацию. Парадокс! Хипстер и стахановец не так далеки тут ни во времени, ни в пространстве. СССР в этом плане куда живее, чем видят его в свои очки победившие в 91-м либералы. Индустриальный этап развития, на котором застряло общество наше – доказывает это упрямо.

Отбойный молоток и айпэд работают в одном направлении. Производят уголь и информацию, «производят» даже флуд, услуги. «Газ» – тоже ведь «пром», язык упорно выбалтывает то, что индастриал везде, так что серп и молот как отбойный молоток и айпэд сегодня выглядят, долбят и лайкают… Единство этих действий во времени и государственных границах уже обязывает хипстера поклониться шахтёру. Но мыслит ли такое либерал? Да ему смешно такое! Его устраивает местечко в столичной ячейке перераспределения, его мировоззрение – местечковая деклассированная подлость. Анархист же и от этого бежит, его совести вроде бы противен капитализм, но свобода при капиталистическом распределении итогов общественного производства – ему ещё как нужна! Так что это будет без коллективного труда, если не кража? В исторической длительности, если взять отрезок 1980-2010-е, все нынешние свободы, как и в 90-х, так и в нулевых, есть итог работы той инфраструктуры, что создавалась вовсе не для извлечения из неё прибыли. Вот это была кража века (приватизация), а нынешние грёзы анархистов о свободе без ценника – это уже мелкие кражи, пиратство. Можно ругать государство, но надо углубляться в этой ненависти: познавать механизмы эксплуатации, её цели и классовую природу. Надо понимать, что альтернатива культу денег, а значит личности, власти буржуя – вовсе не свобода личности, а наоборот, коллективизм, который в пределе есть коммунизм. Вот об этом мы с Надей Толоконниковой не поговорили – культ личности и звёздности возобладал, видимо, хотя одним стишком я её приглашал к общению. А то глупенько выходит: поругал своих – получил похвалу и поддержку конкурента. «Грантоеды», кстати, появились сперва-то ещё в 90-х именно там, в современном искусстве. Жаль, об этом не расскажет анархо-ориенталист и медиа-террорист (как сам себя он звал) Олег Киреев, мой ровесник и товарищ, безвременно, но самочинно ушедший из жизни. Уж он-то эту кухню знал как никто другой...     

Выставка художников-диссидентов в Нью-Йорке

Ничего лучше соцреализма отыскать так и не удалось

— Соотношение понятий «левое» и «авангардное» искусство. Противостоит ли классика «левому»? Является ли авангард в искусстве синонимом прогресса, а классика – консерватизма? 

— Авангард всё же поавангарднее, прогрессивнее левого. Но всё определяет контекст. Вспоминаю диалог из «Заставы Ильича», эпизод посещения выставки в Пушкинском музее: «Как тебе это официальное левое искусство?» - «Сейчас все левые…» - «Понравились передвижники». Действительно, а что считать левым в момент бурного, уже не институционально-гражданского, а научно-технического строительства социализма? Нужно ли тут вообще что-то левое? «Пойдёшь налево – придёшь направо» сказал как раз об этом Сталин: неофициальное искусство, сшибаясь с опережающим его темпами роста и развитием обществом, становилось джокером для глобальных противников СССР. Вот и стало изобретаться нечто отнюдь не авангардное по социальным меркам (уж куда им всем туда после Малевича, Татлина и Кандинского?), что выглядело откровенно блёкло на фоне социалистических достижений, но амбиции имело. А место находило – уже не как искусство для масс, а именно искусство для элиты, - в кабинетах буржуев на Уолл-стрит. С кем были именно эти поныне превозносимые «неизвестные» мастера культуры – теперь вполне очевидно. Попытку воссоздать атмосферу «бульдозерной выставки» предпринял поздновато, но всё же, Эльдар Рязанов в «Забытой мелодии для флейты». Сам по себе – яркое социально полезное воплощение кубизма этот окраинный ипподром. Но в нём художники, носящие на себе свои картины, как нынче рекламы носят… Сколь пророческая вышла реконструкция! Только искусство тут не причём – всё вышло политическим паром. За 1960-70 годы возник неоавангард, неофутуризм, концептуализм. Некие количественные, степенные приставки пытались как-то вытащить реакционное по своей социальной сути, элитарное искусство.

Ну и вытащили – на Содбис, туда, где искусство измеряют деньгой. Если это – мировое признание, то вот вам ещё одна победа капитала над творчеством масс. Без прежних приспособлений фашистов (по-своему ненавидевших «дегенеративное искусство»), а играя на глобальных противоречиях, кистью финансового «интереса» тыкаясь в многоликой культурной палитре СССР – капитал выторговал себе многолетнюю индульгенцию перед постсоветской интеллигенцией. Для которой такие, как Вагрич Бахчанян или тот же магистр стёба Пригов (оба ныне покойные, и работавшие на стыке с литературой) – стали святыми за девяностые. Ведь было, что высмеивать, выстёбывать – искусство всегда выполняло социальный заказ, а в данном случае сугубо психотерапевтический, надстроечный заказ на примирение с кап-действительностью через огульную критику «совка». То есть в социальном-то измерении это всё был саундрек развесёлый – регресса. Консервировать было нечего, но когда опомнились, то ничего лучше обстёбанного и разъятого сюрреализмами всех мастей соцреализма не выискалось. Усевшиеся в Кремле и на заводах только благодаря поддержке регрессивной интеллигенции, - обратились к «народности». Сперва пытались и к православию, если мы проследим за выставками в Манеже – но недавний «Романтический реализм» (вместо очевидного и прямого – «социатистического реализма» - отметим и тут ужимочку постмодерна, стёбный «фильтр») перекрыл к чертям все до него проходившие там же «презентации династий», то Рюриковичей, то Романовых. Мединский просто сдался, понимая, что будущего нет за реакцией. И прямая финансовая поддержка «Роснефти». А шла эта реакция, как ни парадоксально, следом за стёбом, поскольку стала итогом социально-экономического отката. Ну, вот когда откатились почти в феодализм – некие инстинкты стали притормаживать регресс, потянулись к Серову, к классике (хотя имперссионизм тоже когда-то был врагом классики). Мне тут важнее всегда именно обратная связь с обществом процессов в искусстве… 

Когда из-под ежедневной овсяной каши проступает пожар мировой революции

— Известно критическое отношение выдающегося советского эстетика Михаила Лифшица к модернизму, в том числе и видным представителям авангарда, активно поддержавшим революцию. Причем Лифшиц – это не Никита Хрущев, компетенцию Лифшица в вопросах искусствоведения сложно поставить под сомнение. Твои симпатии на чьей стороне – Лифшица или Малевича?

— А вот тут я уже на стороне Малевича. Но ведь Малевич, как и Троцкий – тоже есть разных периодов, ценный истории нашей Революции (в её совокупном, широком понимании) и уже её неинтересный. Малевич, как и Татлин, как и Маяковский или даже Давид Бурлюк – достояние республики, этого и Лившицу не оспорить. Из разных десятилетий СССР по-разному он виделся, но я прекрасно помню выставку в Доме Художника (тогда эта часть ещё не стала новой Третьяковкой), куда нас прямо из школы повели наши Николавны (Зинаида Новлянская, Галина Кудина – близкие к диссидентству, кстати), и помню длительное общественное стояние у «Чёрного квадрата». Авангард Малевича – нельзя ставить в ряд каких-то индивидуальных достижений (что было сделано по буржуазным представлениям). Супрематизм сопутствовал сдвигам в общественном сознаниий, доказывал необходимость участия масс в происходящем на земле. Вот этот Малевич, как теоретик сдвигологии событийности матушки-России и старушки-Европы, бесценен (точно так же в 1936-м Николай Асеев отвоёвывал место в литпроцессе для опального Кручёныха, видел и пропагандировал в нём не формализм, а критику царизма, расейской отсталости, критику самую прямую, бьющую всеобывательского «клопа» пучками согласных – это есть в поэме «Маяковский начинается»). Но я – не из тех, кто сразу очаровался «Чёрным квадратом». Надо было ещё прочесть обэриутов, послушать «Хронику пикирующего бомбардировщика» и «Прыг-скок» Егора Летова, очароваться Хабиас, пожить с книжкой «Кукиш прошлякам» некоторое время, самому увлечься беспредметной графикой (направление «флекс», год рождения 1975)… Знаешь, что я в «Чёрном квадрате» тогда, при первой встрече в 80-х  разглядывал? Трещинки, и спектральные, радужные в трещинках подробности. А супрематизм теперь предпочитаю, например, самого прикладного характера – на тарелках который. Вот это – диалектично и прекрасно, когда из-под ежедневной овсяной каши проступает пожар мировой революции. Когда повседневная встреча с едой-необходимостью не откладывает, а приближает встречу со свободой на баррикадах, вызывает интерес не к низменному, а к тому, куда устремлены взгляды всех советских поколений, обязывающих не прозябать, не простаивать, а тянуться за пределы границ СССР, к мировым, планетарным баррикадам.   

Рабочий класс нынче «в бессознанке», класс есть, но классового самосознания нет

— Есть такая точка зрения, что прежде чем сложится гегемония организационно-политическая, рабочий класс должен стать гегемоном культурным. Возможна ли вообще в буржуазном обществе, где, как мы знаем из классики, госпоствующими мыслями являются мысли господствующего класса, такая ситуация?

— Возможна. Собственно говоря, этим и занимаемся. Задача новичкам кажется непосильной – но некоторые сдвиги за нулевые произошли. Прогностическим анализом этих сдвигов я сейчас, на этом же компе и стуле, занимаюсь в романе-эшелоне (жанр такой, жанр)… Мы уже тему эту затронули, но повернём её поострее: справилось ли искусство с девяностыми? В частности, литература. Ответила ли она, как модно говорить на конференциях, на вызовы действительности – так, как отвечал Горький, например, на поражение Первой русской революции? Где наша «Мать», так сказать? Увы, тут не обнаружится ни сейчас, ни после ничего, кроме нового реализма, ярко выделяющегося на фоне вышеупомянутого стёба, постмодернизма и пофигизма. Когда в тираж под затасканной обложкой «Беломораканала» на столичных книжных лотках уже вышли последние митькИ восьмидесятых – уже творилось то «зеркальное» литературное, честно, сурово отражающее действительность, что в нулевых шагнуло к объяснительной трибуне, что обрело если не регалии гегемона, то как минимум модус модности. Горький тоже, кстати, начинал как модный (глуповато рядом с его именем звучит, но - так), даже по буржуазным меркам.

Вместе с политической волной, с социалистическими настроениями, наполнившими тогда площади нашей страны, рванули вперёд и оставили позади тиражность приснопамятных постмодернистов – мои товарищи, коллеги, в недавнем прошлом друзья. Марши «Антикапитализм» (снова подворовываю у романа, который близок к завершению), мирные захваты нацболами всяческих министерств, «седая революция» в Солнечногорске как ответ на продолжающуюся монетизацию всего и вся – бунт входил в моду. Возникла и литература бунта, именно бунта, а не революции – роман Прилепина «Санькя» тогда оценила даже крупная буржуазия в лице Авена, не могла его проигнорировать. Авен, всё же не могущий стойко и отчуждённо воспринимать то, на что пошли и его деньги «Нацбеста» - даже вступил в переписку с Захаром. А отвечал ему вдобавок отец-настоятель, Лимонов – стихотворением. Мол, падут ваши буржуйские бастионы, не вам проверять свежесть нацбольских носков!.. Это серёдка нулевых, даже их вторая половина. Новый реализм, как ни сопротивлялась либеральная мафия в «литературном сообществе», вышел на прямой диалог с обществом. Отметим, он не имел ни идеологии, ни программы, он просто возвращал в литературу ту осмеянную ценность точного отражения социального состояния (настроения, упования…), что была вплеснута из разбитого корыта СССР вместе с соцреализмом.

В моду вошли хмурые, как Сенчин, парни, желающие не просто отразить, но и изменить жизнь общества – «этим и интересны» стали даже крупной буржуазии, которой эта литературная щекотка пёрышком шпаны даже сперва понравилась. Буржуазия постсоветская была не сильно старше новых реалистов на момент первоначального накопления ею капитала – ей в 90-х было столько же, сколько нам в нулевых. На условных баррикадах встретились те, кто ещё комсомольские банки организовывал с комсомольцами, искренне верившими в начале миллениума, что социализм это не только дело отцов, но и их дело жизни. То есть это было вовсе не состязание поколений, не «отцы-дети» – это была уже вполне классовая борьба за будущее. Жестокая борьба на выживание в каждом из нас тех мятежных идей, того окаянства, что гнало нас на митинги, в обезьянники, в резервации для протеста, что были отмеряны уже по проекту либеральных преобразований России.

Среди нас были скептики, но были и оптимисты – скажем, если в 2008-м моя «Поэма столицы» перебрасывала мост в революционное будущее, то «Птичий грипп» С.Шаргунова пророчил неминуемое поражение, и пророчество язвительно оборачивало новреализм постмодернизмом. Даже как бы борьба за героев и их будущее имела место: Удальцов, Развозжаев (у Сергея в финале всё плохо: сотрясения мозга, омоновский автобус типа «пресс-хата» побеждает все старания многоликой молодёжной оппозиции - видимо, и революцией можно переболеть, как гриппом, согласно авторской оптике и дальнейшему личному выбору)… Возвращаясь же к мыслям господствующего класса – нынче идея прибыли любой ценой, общественная ценность прибыльности как таковой в рамках сырьевой модели, как выразился бы Путин, - контрпродуктивна.

Тот правящий класс, который сел на Трубу (точнее, из неё и КГБ-ФСБ вырос) и сам слезать оттуда не собирается, как и менять модель экономики (ибо это и несёт ему смерть как классу) – вынужден как-то приспосабливать свою риторику к проблематике кризисного периода. Вот предъявляют обществу одной другой Сечина и прочих друзей-миллиардеров Путина как друзей Кубы и едва ли не сторонников социализма, а сами другой рукой продолжают выводить (даже своё, мафиозно-клановое) государство из банков, то есть продолжают приватизацию – перекладывают в свои же, клановые, но официально частные лапы. Нет, господствующим, просто в силу социалистической, просоветской настроенности большинства (две трети граждан РФ проголосовали бы сегодня за сохранение СССР), мышление правящего класса, силовигархии, сейчас в обществе не является, и это как раз очень важно для нас в литературном, революционном плане. Есть и оборотный момент: рабочий класс нынче «в бессознанке», класс есть, но классового самосознания нет. Поэтому без движения снизу, причём движения и в литературу, без таких, например, поэтов-сантехников, как Андрей Фетисов из Коми, за рабочий класс никто не выскажется, писатели-патриоты выбрали коллаборационизм и элитарность, разделили ответственность с правящим классом за социальный регресс.

Патриоты же, не приласканные ещё «питерскими» - Дмитрий Филиппов, например, ваш же, ленинградец, выбирают микроидентичности (книга с говорящим названием «Я - русский»), при этом на старте размышлений возмущаясь именно олигархическим в окружающим мире. В постсоветском мире, поделенном сперва на частные собственности, а потом (как следствие) на частные (независимые) государства – в этом и была эпохальная подмена СССР - СНГ. Фрагментированное внешними, экономическими детерминантами сознание, не становящееся классовым, частненькое, личное находит убежище в национальном, религиозном. И то и другое – частные случаи соцрегресса, конечно. Всё это давно описано (в частности у раннего Сталина - «Марксизм и национальный вопрос»), однако от этого не легче – работать-то нам надо именно с этим народом, с этим читающим современником! Переубеждать его мирно, логически, усидчиво. Возврат из интернационального СССР на «национальные квартиры» является ускорением в том худшем, горбачёвском смысле, ускорением распада, где по-прежнему интеллигенция не нашла точку опоры, а если и думает, что нашла – то это именно правящего класса опора, национальная разрозненность советского народа, постсоветского рабочего класса. Увы, это банально – но проигранный исторический виток придётся пройти от начала до конца, до условной координаты «1991». Надеюсь, появятся на этом пути и книги «Я - советский» с отнюдь не ретроспективными, а футурологическими выкладками.   

На фото - Дмитрий Чёрный и Сергей Шаргунов, клуб "Билингва", презентация "Поэмы Столицы", май 2008

Продолжение следует